Бог? Судьба? Карма? Смерть? Кто в этой борьбе станет нашим соратником?
***
Каждый новый день, каждый рассвет несет с собой новые знания и новые чувства. Никто и никогда не в состоянии предсказать, что может произойти в этом новом дне, и доживет ли каждый, проснувшийся во здравии, до конца этого дня. Хорошо, если новый день принесет интересные встречи, занимательные открытия, добрые новости. Гораздо хуже, если в этот день случится несчастье, одолеет болезнь или неожиданно придет смерть. Но утром, на рассвете, пока ты еще досматриваешь сны вчерашнего дня, все, что скоро произойдет – тебе неизвестно.
Проснувшись сегодня утром, еще лежа в теплой постели, я строил планы предстоящего дня. Все было ясно и предсказуемо. Тридцать минут на утренний туалет и кофе, полчаса займет дорога до работы. Затем обычная суета до восемнадцати ноль-ноль с перерывом на обед. Вероятно, будет поездка на рынок за покупками, вероятно - встреча с боссом и планирование на несколько дней и даже месяцев предстоящих дел. Затем наступит вечер, телевизор, книга... Так было вчера, так было на прошлой неделе и в прошлом месяце. Были и праздники, и выходные, когда выпадало больше времени проводить у компьютера. Были встречи и беседы, были домашние заботы и мелкие неприятности.
Но сегодня все пошло не так!
В новостях сообщили, что накануне вечером случайным выстрелом из охотничьей винтовки был тяжело ранен известный политик и теперь он находится в реанимации в крайне тяжелом состоянии. Пуля, попав в живот, повредила печень, правую почку и толстый кишечник. Почку и часть кишки врачи уже удалили и перелили более трех литров крови редкой четвертой группы. Трагедия? Да! Но каждая ли трагедия является горем?
Я возвращаюсь назад на два с половиной года и вспоминаю революционные события, когда сотни тысяч моих сограждан на заснеженных площадях отстаивали свободу и независимость от коррупционеров, заполнивших кабинеты государственной власти. Мы боролись за демократию, которая гарантировала свободу слова и мысли, которая должна была гарантировать правосудие и защищенность каждому гражданину, независимо от его социального статуса. Мы смеялись в то время над завязанными глазами Фемиды, шутя, что несчастная женщина не выдержала зрелища того беспредела, который творили наши судьи. Мы с флагами и транспарантами добивались от милиции раскрытия убийства журналиста, которому отрезали голову за вольные рассуждения о неприкасаемом правительстве. Мы боролись за право жить в своей стране и свободно выбирать руководителей машины, называемой государством.
Но по другую сторону баррикад находилось старое правительство и продолжавшая ему верить добрая половина всех жителей страны. В этих рядах и в этом правительстве боролся против демократии, против нашей свободы, против нашего образа мышления и против наших надежд тот самый человек, в которого вчера случайно или не случайно выстрелили на охоте.
Он занимал должность губернатора области, имел очень много денег, имел достаточно власти и упорства, чтобы подкупать голоса избирателей и выводить на улицы толпы, поддерживающие старый режим. Он выступал с трибун против нашей надежды, он старался сохранить свой мир, в котором был неуязвим, неприкасаем и непотопляем. Никто бы ничего не имел против человека, руководителя, который заботится о своем народе. В первую очередь о народе, а потом уже о личных интересах. Но сложилось так, что человек этот не умел думать о посторонних, не умел и не хотел. И все его окружение было таким же. И он не понимал наших надежд и даже удивлялся, почему мы стоим на этих площадях, греясь сигаретами и чаем из термоса.
Но он не только удивлялся. Он даже не столько удивлялся, как ненавидел нас. Не меня лично. Возможно, что при иных обстоятельствах он выпил бы со мной по чарке и сыграл в преферанс. Но он ненавидел меня и миллионы таких как я, потому что мы посягнули на его комфорт, на тот устой жизни, к которому он привык. Мы посягнули на его власть, которая обеспечила ему эту жизнь. Мы практически залезли в его карман своей нищенской рукой, пытаясь вытащить оттуда кровно «заработанные» им миллионы. Мы - воры, возжелавшие его богатств, его земельных угодий, его охотничьих забав, его пресыщенности и самоуверенности. Мы - стадо, которое нужно было своевременно отправить на бойню, пока оно еще не достигло критического размера популяции, с которым уже невозможно расправиться. Он говорил с трибуны, и слюна ненависти забрызгивала микрофон. Он кричал, краснея от сожаления, что не имеет возможности растоптать этот никчемный люд милицейским сапогом, не может смыть обнаглевшую толпу струей из брандспойта.
Я смотрел в его глаза и видел в них неудержимое желание уничтожить физически меня и таких как я. Не сомневаюсь, что если бы я был олицетворением всего народа, жаждущего демократии, и мы остались один на один со здравствующим в то время губернатором, он, не томясь сомнениями, нажал бы спусковой крючок или воспользовался ножом, а, в крайнем случае - голыми руками, только бы навсегда закрыть мне рот, твердивший о свободе.
Нет-нет, в своих искренних порывах и речах он далеко не был одиноким. И в нашей стране, и в истории человечества. Тысячи диктаторов во все времена испытывали те же ненавистные чувства к своим непокорным гражданам. Такими чувствами переполнялось сердце и этого человека, рьяно борющегося за собственную власть, за власть сотен и тысяч своих друзей, одновременно с ним таящим ненависть к стаду непокорных скотов.
Мы были отвратительны в этот период. Мы и раньше были отвратительны. Мы и теперь остаемся такими же. Отвращение вызывает наша бедность, граничащая с нищетой. Неприятны властному глазу бледность наших лиц и их худоба. Кажется, что мы больны чахоткой и вот-вот начнем умирать. Неприятно, что мы добиваемся защиты от профсоюзов, неприятно, что мы платим такие маленькие налоги, отвратительно, что мы имеем собственное мнение и иногда позволяем себе ругать их - тех, которые в отличие от нас сыты и самоуверенны. Здоровье светится в их счастливых глазах и переливается румянцем на их щеках. Они крепки телом рядом с нашими изможденными физическим трудом тельцами и смелы помыслами рядом с нашим рабскими мыслишками. Им противно случайно коснуться чистым рукавом дорогого костюма о засаленные и пропахшие потом наши лохмотья. Они не плавают с нами в одних бассейнах, не сидят в городских парках, не ездят в троллейбусах, не стоят в очередях, не лежат в переполненных больничных палатах. Но они всегда говорят, что делают всё ради нашего блага. Они говорят, что мы сами выбрали их, и теперь они заботятся о нас и трудятся не покладая рук, только бы нам лучше жилось.
Иногда мы верим им. Это - когда становится совсем плохо, а верить больше не в кого. Однажды они даже сказали, что Бога нет, и стали расстреливать всех, кто в этом сомневался. Тогда мы перестали верить в Бога и стали верить в них. Но в последнее время все меньше.
Борьба продолжалась, и на каждой стороне баррикад взрастала ненависть к политическим оппонентам. Они ненавидели нас, а мы презирали их. И каждый пытался уничтожить противника. Слава Богу, что тогда не дошло до вооруженного противостояния! В этом была и наша заслуга и их нерешительность.
Революция закончилась нашей победой. В старые кабинеты пришли новые лица, которые поднимали народ на борьбу с несправедливостью. Они воссели в мягких креслах, оставленных старым режимом, согрелись у казны государства и стали забывать о своих обещаниях. Они перестали ездить в наших троллейбусах, перестали купаться в наших бассейнах и купили себе дорогие костюмы. Но мы любили их по привычке и продолжали презирать тех, кто недавно сидел в этих самых креслах. Продолжали презирать и того, который вчера попал под шальную пулю.
Мы не настолько злопамятны, чтобы таить ненависть к человеку, недавно проигравшему крупную битву. Мы готовы были простить покаявшихся. Но они не желали мириться с переменами. Они не собирались каяться. И однажды зажженный в их сердцах огонь ненависти к нам, продолжал пылать следующие два с половиной года их тайной борьбы за власть. Уже не было в их подчинении милиции и армии. Уже отодвинули от них кормушку госбюджета. Уже рассказали народу обо всех прегрешениях, на которые шли они ради собственной наживы, ведомые лишь человеку присущей ненасытностью. Но они продолжали бороться.
И внезапно, необъяснимо, непонятно для нас - они победили. Они снова вернулись и стали нами управлять. Они снова завязали глаза правосудию, снова подняли налоги, снова запустили в казну свои лапищи, снова занялись изобретением законов. Но с еще большим азартом. По-прежнему говоря, что все это для нашего блага. Однако теперь уже очень зло улыбаясь.
Вернулся и он. Гордый. С томным взглядом победителя, с которого сняты недавние обвинения в сепаратизме. Убаюканный депутатской неприкосновенностью. Окруженный сворой соратников-миллиардеров. Он вернулся, чтобы сделать нашу жизнь еще более «счастливой», чем она была в годы его предыдущего правления. Он вернулся со своими судьями, со своими милиционерами, со своими налоговыми инспекторами и пожарными, врачами санстанций и министрами - старой когортой, искушенной взятками и самоуправством, истосковавшейся по власти. Они вернулись с новыми обещаниями и ненавистью в сердцах. Ненавистью к нашей свободе.
А наша ненависть не вернулась. На последнем дыхании мы отстояли свою свободу в той революции, но когда наши новые вожди на блюдце принесли недавним классовым врагам ключи от правительственных кабинетов, мы опустили руки. У нас потух взгляд, и онемело сердце. Мы поняли, что проиграли навсегда. Мы по старой традиции остались у разбитого корыта без надежды и без веры. Даже в себя. Даже в Бога…
Каждое утро я уходил на работу, чтобы не умереть от голода. Я делал то, что должен был делать с получасовым перерывом на обед. Я не смотрел программы новостей и не слушал радио. Я изо дня в день проживал жизнь, уже не ожидая от нее никаких перемен.
Но это утро изменило это мерное течение. Вчера на охоте случайная пуля исказила выражение лица «народного избранника». Потухла ненависть к нищему народу, испарилась напыщенность, улетучилась гордыня.
Он почувствовал резкую боль внутри живота и упал на колени. Его соратники, такие же пьяные, как и он, подбежали и увидели залитую кровью одежду. Он завалился на бок, пытаясь зажать кровоточащую рану. Они перевернули его, и перед глазами разверзлась дыра в животе диаметром семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. Она безбожно кровоточила. Машины, охранники, крик, ругань, дорога в больницу, носилки, белые халаты…
В его глазах больше не было ненависти. Поняв, что умирает, он перестал меня презирать. Он вообще перестал обо мне думать. Теперь он думал только о себе. Он боялся смерти, которая сжимала его в своих холодных объятиях. Ему было жаль себя. Он не имел времени возненавидеть того, кто в него стрелял. Он очень любил себя и не хотел умирать. Сознание покидало его, перед глазами все темнело, он чувствовал, что жизнь уходит вместе с каждым ударом сердца, которое выталкивало в брюшину кровь через дыру в печени. Он перестал любить свою жену, детей и внуков. Его больше не интересовала власть и деньги. Он позабыл о своих заводах, о депутатской неприкосновенности, о партии. Он хотел жить, и ради этого готов был ездить в троллейбусе и плавать в общих бассейнах. Он готов был оставить свое кресло и даже простить меня, только бы пожить еще несколько лет. Или несколько месяцев. Или хотя бы несколько часов. Но судьба распоряжалась его жизнью по собственному сценарию.
Смерть крайне противная старуха. Если она что-нибудь задумает - это всегда сбывается. Руки ее костлявы, но очень цепки. Она умеет крепко обнимать. Редким счастливцам удавалось выскользнуть из этих объятий. Деньги здесь ни при чем. Она не признает денег. У нее другие ценности. Она любит глубокие ножевые ранения, огнестрелы, языки пламени и кружение бездонных водоворотов. Она обожает запах адреналина, который вырабатывает глядящий в ее глаза. И если кто и вырывался от нее, то только потому, что это ее забавляло.
А он ей понравился. Ее заводила его гордыня. Ее веселило то, каким неуязвимым он себя возомнил. Она с удовольствием показывала ему, кто есть кто. И он с ужасом признавал свою ничтожность рядом с ее могуществом. Она хохотала над тем, как быстро он нас простил, как быстро сменил привычную надменность на трепещущую жалость к себе. Она хохотала над врачами, что вливали ему свою кровь, над научно-техническим прогрессом и над бригадой реаниматологов, вылетевших из Баден-Бадена. Мерзкая старуха смаковала кровь из его печенки и затормаживала сердечные сокращения. И в два часа дня он умер.
Это был первый человек, на смерть которого я не произнес: «Царствие небесное!». Это был первый человек, на смерть которого я сказал: «Значит, все же есть в мире справедливость!». Это был первый человек, которого мне не стало жаль! Я злорадствовал и называл имена тех, кто должен был уйти вслед за ним. Все это были его друзья и соратники. Это были непримиримые враги недавней нашей революции, боровшиеся на противоположной от меня стороне баррикад. Ненависть в моих глазах засветилась прежним огнем, потому что вернулась надежда. Когда человек не в состоянии изменить мир и беспомощно опускает руки, жизнь сама может все кардинально изменить. Жизнь - это такая непредсказуемая игра, в которой никогда неизвестно выиграл ты или проиграл.
Мне жаль, что смерть человека всколыхнула во мне такие глубокие первобытные инстинкты, которым чужда нравственность. Революция, равно как и война изменяет сознание, черствит душу. Добрые сердца незаметно наполняются ненавистью, от которой смерть врага становится благом. И в этом процессе уничтожения границ морали, растворяется человечность, испаряется гуманизм. Ты принимаешь смерть к себе в соратники и возлагаешь на нее миссию восстановления справедливости в своем собственном понимании. И благодаришь ее за добросовестное исполнение порученного дела. Когда бы еще мы так приветствовали смерть, если ни в минуты горячих политических противостояний на пути к свободе...
Свободолюбивым народам посвящается!
2007 год